А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
- А вы не пытались искать корни фамилии Стюарт? - обидевшись за спасительницу бабушки, взъерошился мастер Пратт, долговязый подросток в толстых очках. - Или взять вашу собственную... - Джерри, Джерри, - забеспокоилась бабушка. - Ну как ты можешь... Князь лениво играл в бридж, не радуясь выигрышам и не огорчаясь проигрышам, курил тонкие безумно дорогие сигары от Леуса, разговоров о политике не поддерживал, сказав как-то однажды, что заниматься ею можно либо в силу тайной ущербности, либо по крайней необходимости, а на прямой вопрос богатого коммерсанта из Пикси ответил, что да, жить он предпочитает в Мерриленде, потому что здесь чище, но если начнется война, вернется в Палладию... Княгиня в дамских беседах почти не участвовала, а странное ее умение без единого жеста и слова замораживать воздух вокруг себя почти до выпадения инея не позволяло дамам, доведенным до нервного зуда собственным любопытством, слишком уж усердствовать. Кое-что, конечно, они сумели узнать: что девичья фамилия ее Медиева, она полутатарка, поэтому и волосы черные, род их древний и еще в Старом мире был дворянским, со времен царя Михаила Федоровича, имение их на острове Вознесенском, неподалеку от Осляби, насчитывает сорок с чем-то деревень и рыбацких поселков, всего пятнадцать тысяч душ. В приданое за ней дали судоверфь и двадцать миль береговой черты - как раз там, где правительство присмотрело место для нового порта. С Юрием она знакома с детства, усадьбы их рядом, в двух часах езды. Она всю жизнь знала, что будет его женой... Я всю жизнь знала, что буду твоей женой, шептала она ему на ухо в темноте каюты, где они скрывались от чужих взглядов и ненужной речи, я знала это всю жизнь... Разве может быть так? Но - знала... Посмотри на меня, я хочу, чтобы ты на меня смотрел и запоминал, запоминал, потому что... вдруг? Я только теперь поняла, что мы смертны, мы ходим по острию ножа, мне стало что терять. О, у меня вдруг появился ты, наконец, появился ты, а раньше было что-то - как ничего... я и не знала, что такое - жить. Потрогай меня, потому что одними глазами - не запомнишь, нет. Хочешь, я буду твоим плюшевым медвежонком? Или голой ведьмой? Или кошкой? Хочешь, буду кошкой? Мррр... Как тихо и укромно я жила, почти как не жила, смешно? Тебе смешно... Подкрадывались тени и тихо так стояли, замерев. И ждали, ждали... Видишь - я ушла. Я - вся твоя. Минутой позже, раньше - не в этом суть. Ведь я твоя - всегда. Навек. На век. От век до пальцев ног. Кто мог подумать, правда? Гон изнутри и тихий жар. И шар - сплошь зеркало - взмывает тихо ввысь. Шаги Иштар, полеты при луне, долина, истомленная мечтами. А мачты - о! - скрипят, и в скрипе длится стремленье корабля к причалу, к дому, к знакомому, земному, к узам, к путам, к канатам и цепям, к чугунным тумбам, к трапам, к защите от огня, воды и ветра, стали... Да, стали мы не те, - но не не те, что раньше, как бывало, как в старину, во время оно - нет! Не те, что нам хотелось бы в себе прочесть - хотелось страстно, рьяно... И - заросли бурьяна там, где шумел эдемский сад. Назад - не пустят за грехи, а впереди, увы, людская пустошь. Что делать - странствовать по ней? Коней не удержать... Прочесть - про честь. Свобода и любовь даны нам во спасенье под сенью убегающих садов. Да, адов путь любви. Свободы путь беспечен. Пусть ад нам обеспечен - тот первый круг, где ветер - на земле нам друг без друга места просто нет. Как нет сил оторваться... Я - твоя. Все рифмы неспроста. Я - твоя. Как прекрасно звучит! Я - твоя... Я - твоя мягкая игрушка, хочешь? Пусть все станет так, как ты хочешь, потому что я изнемогаю от любви... Я хочу умереть, потому что уже никогда не будет лучше... О нет, не умирай один, мой господин, возьми с собой меня - храня... Я не смогу больше без тебя, ты это понимаешь? Ты хоть самую крошечку понимаешь? Я не смогу больше без тебя... О боги, за что вы дали мне это счастье, ведь я ничем не отличаюсь от других, я слабая женщина, я боюсь не унести такой огромный груз... Такой огромный прекрасный хрупкий груз... В каком-то из дней путешествия они неожиданно для себя вышли на палубу на рассвете. Солнце вставало из моря чуть правее бушприта. Горящий металл разлит был между солнцем и кораблем. Невыразимо белая птица пересекла курс, становясь вдруг синей, а потом черной. Глубокая лилово-фиолетовая тень все еще лежала в парусах. Сине-белый с красным прямым крестом кормовой меррилендский флаг тяжело колыхался под остатками ветра, а за ним, вспыхивая и исчезая, касаясь волн и косо взмывая выше мачт, мелькали ослепительные изломы чаек. Было почему-то поразительно тихо. А потом - янтарем засветилась палуба, медовые полосы и углы расцвели на парусах. И - громко закричали чайки... Не было в мире ничего прекраснее. (Лорд Сайрус стоял у окна. Темной была еще гавань в тени высокого берега, но далекая свеча маяка сияла. И сияли золотом и зеленью сосны на вершине Топенанта. Там они со Светланой устроили пикник в день свадьбы. Вид на весь город открывался оттуда... Вот ты и добилась, чего хотела, молча сказал он Констанс. И Констанс, которой здесь не было, промолчала, упрямо выставив подбородок...) далее